Горькое вино Нисы [Повести] - Юрий Петрович Белов

Уже на тротуаре, опомнившись, Сергей выпустил ее руку, Марина удобнее устроила дочку, и они молча пошли рядом по тихой улице, под редкими неяркими фонарями. Он боялся неосторожным словом спугнуть возникшую, как ему казалось, меж ними близость, только искоса поглядывал на Марину, пытаясь понять ее чувства. И только когда она вдруг шумно вздохнула, решился.

— Марина… — Голос его дрогнул. — Вы мне очень дороги, Марина. И я прошу… я хочу жениться на вас.

Она резко обернулась к нему и посмотрела недоуменно и растерянно.

Разговор этот невозможно было продолжать на ходу, Сергей остановился и робко прикоснулся к ее локтю, ощутив детское тепло во все глаза глядящей на нее Шурки.

— Я люблю вас, Марина.

Снова, как тогда, в комнате, она отступила на шаг и защищающим жестом прикрыла ладонью голову девочки.

— Что вы, Сергей Федорович! — проговорила испуганно. — Что вы такое говорите? Разве я ровня вам? И потом… потом… Я замуж выхожу! — почти выкрикнула она. — За соседа своего. Милиционер он. Вот.

Ропот в комнате нарастал. Женщины возбужденно переговаривались — одни испуганно, крестясь, другие осуждающе, третьи с тайной усмешкой.

— Что такое? Кто таков был? Что случилось-то? — растерянно вопрошал «брат» Онисим, зачем-то суетливо шаря ладонями по столу.

Иринархов нагнулся к нему, зашептал раздраженно:

— Учитель это. Марину увел. Да ты не молчи, скажи, вразуми. Неверующие беснуются — верный, мол, признак близкого второго пришествия.

Но тут с шумом, загремев стулом, поднялся Шутов, заслонил собой старца.

— Граждане баптисты, — громко проговорил он и руку поднял, требуя тишины. — Дайте слово сказать. Вроде проповеди, что ли… Поучительная история. (Женщины притихли, замерли в ожидании; Иринархов с беспокойством вглядывался сбоку в Шутова, — не нравились его ухмылка, веселая решимость, но воспротивиться не решился, даже слегка пожал руку Онисима: подожди, мол, послушаем.) О последнем русском царе Николае Втором, вы, надеюсь, слышали. Этот самодержец был очень религиозным, верил и в бога, и во всякую, извиняюсь, чертовщину — в потусторонние силы, в приметы, предсказания.

Спиритические сеансы устраивал — вызывал «души умерших», спрашивал у них совета, как государством Российским править. Из-за границы спиритов выписывал. Из Парижа прибыл мосье Филипп, который слыл спиритом, провидцем, прорицателем, волшебным лекарем. А у Николая с царицей-немкой, как назло, наследника не было, одни девочки рождались. Филипп и взялся исправить положение: испросил царского соизволения целый год находиться в царской спальне, чтобы, так сказать, пособить в этом деле. И как только царица забеременела, Филипп торжественно объявил: будет, мол, мальчик, наследник долгожданный. Николай на радостях присвоил ему чин действительного статского советника — это вроде генерала. А царица возьми и роди дочь. Вот вам и спирит-генерал. К чему это я? А вот к чему. Я тоже кое-кому голову дурил — про всякие таинственные силы болтал, фокусы показывал, звонок дома тайный сделал. Шутейно все это, чтобы сто грамм поставили. Есть у меня такой грех. А тут мне всерьез предлагают. Иринархов ваш, не знаю, в каких чинах он у вас ходит, решил из меня что-то вроде мосье Филиппа при вас сделать. Деньги давал, книжки всякие заграничные, сулил даже пресвитером сделать. Только не на такого напали. Совесть я еще не всю пропил! Не всю!

Последние фразы он выкрикнул, пытаясь заглушить поднявшийся гвалт, отпихивая Иринархова, норовившего ухватить его за руку, чтобы помешать извлечь из кармана брошюрки.

— Антихрист! Сгинь! — раздался истерический женский голос.

— Вот она, ваша десятка, книжки ваши грязные, — Шутов швырнул на стол разлетевшиеся листки, «брат» Онисим стал сгребать их, складывать на ощупь стопкой. — Да не кричите, не беснуйтесь, сам уйду. И вам советую, а то задохнетесь в своем болоте, пропадете. Вы подумайте только, что вам эти брошюрки несут. На коммунизм клевещут, вражду сеют между людьми разной веры. Подумайте, кому это надо. Многие войну помнят. Подумайте.

От него шарахнулись, когда пошел он, припадая на левую ногу, через всю комнату, к двери, но смотрели не злобно, а с недоумением, невысказанный вопрос был во взглядах женщин.

Еще издали увидел Сергей маленькую фигурку возле своего дома и сразу догадался, кто это. Видеть Женю теперь ему совсем не хотелось: «Конечно, это он там был. Теперь начнет плакаться…»

— Я вас жду, Сергей Федорович, — виновато произнес Женя и, собравшись с духом, выпалил. — Что хотите думайте обо мне, только в школе не говорите, очень вас прошу. Они же не поймут, смеяться будут, и я не смогу больше учиться, а учиться надо, я понимаю.

«А он с характером», — проникаясь к нему добрым чувством, подумал Сергей и сказал:

— Поздно уже. Пойдем, я провожу тебя, и поговорим.

Как только что с Мариной, они шли под редкими фонарями — из света в темень, из темноты на свет.

— У тебя это серьезно? — спросил Сергей.

— Что — серьезно?

— Ну, вера в бога?

На неожиданный этот вопрос Женя ответил не сразу, и Сергей подумал, что мальчик и сам себя об этом никогда не спрашивал.

— Не знаю, Сергей Федорович, — признался наконец Женя. — Нет, наверное… Много непонятного, вот и… Но теперь я понял, что все у них не то, совсем не то. Не знаю, что находил Циолковский в религии, но меня это не может увлечь. Чепуха какая-то.

— Реникса.

— Что вы сказали? — удивился мальчик.

— Реникса — это чепуха, если читать слово как бы по-латыни, — пояснил Сергей. — Вот ты говорил о Циолковском. Я нашел книжку, где об этом сказано, про его мнимую веру в бога. И о Павлове, и о других ученых. Я принесу ее тебе. Прав я оказался. Там приводятся документы, свидетельствующие о том, что в бога эти ученые не верили. Мне запомнились слова Константина Эдуардовича, сказанные в двадцать восьмом году: «Мой разум не оставляет места для веры в необъяснимое, для веры в сверхъестественное существо. Тем более он враждебен всей религиозной мишуре — почитанию бога, обрядам, служителям культа». А что касается Павлова, будто он был старостой Знаменской церкви в Ленинграде, то здесь просто путаница произошла: двойник у него был, очень похожий, только не прихрамывал, как Павлов.